Советский и российский артист балета, антрепренёр и заслуженный деятель искусств РФ Гедиминас Таранда создал свой «Имперский балет» в то время, когда балет в постсоветской России практически оказался на грани исчезновения. Спустя 25 лет Таранда может смело заявить, что русский балет пережил настоящее возрождение: его труппа гастролирует по всему миру. Спустя много лет «Имперский русский балет» вернулся и в Петербург.
— Вы давно не были с гастролями в Петербурге. Почему так долго обходили стороной наш город?
В последний раз мы были с гастролями в Петербурге лет 8-10 назад. Потом ездили по разным странам и городам, но сюда как-то не складывалось заезжать. Дело в том, что москвичи побаиваются Петербург — здесь другие люди, другое понимание. К примеру, петербуржцы долго влюбляются, но если ты заслужил их любовь, то в следующий раз ты можешь приехать хоть через 20 лет — они к тебе придут и будут тебя любить. С москвичами история другая: они сразу в тебя влюбляются, но также быстро и забывают. Им на глаза надо показываться чаще. Еще в Петербурге огромная балетная культура — Мариинский, Михайловский, балет Якобсона — это очень серьезная конкуренция. Но на такой юбилей — 25 лет Имперскому балету — не заехать в Петербург мы просто не могли.
— 25 лет — большой срок. Расскажите, с чего начинался «Имперский балет» и в чем секрет его успеха?
В 1993 году я поехал с Майей Плисецкой в Японию, где она попросила меня сделать ей концертную программу. Программа получилась грандиозной. Когда мы вернулись в Москву, Майя Михайловна (Плицеская — прим.ред.) сказала: «Таранда, у тебя хорошо получается, создай свою компанию». Я долго думал, как же назвать свой балет. Это было то время, когда СССР развалился, развалилась целая империя. Тогда русские стеснялись говорить, что они русские. И в этом раздавленном состоянии я вдруг беру флаг в руки и пишу на нем: «Имперский русский балет». Мне все говорили: «Ты сумасшедший, империи нет». Но я создавал «Имперский балет», во-первых, в честь императорской семьи, без которой не было бы ни Мариинского, ни Большого театра. Во-вторых, в честь русских, которые обогатили весь мир художниками, композиторами, музыкантами, артистами балета. Везде есть русские артисты — в Лондоне, в Америке. Это и есть — империя русского балета, русского искусства. Этим названием мы делаем поклон нашим великим русским императорам сцены, которые поехали на Запад и подняли там балет на высочайший уровень.
Чтобы соответствовать западной «империи», я поставил себе высокую планку, и сейчас, все 25 лет, мы пытаемся до этой планки дотронуться. Наверное, поэтому мой балет и существует так долго: нам всегда хочется большего, нам есть куда стремиться.
— Вы создавали «Имперский балет» еще и как извинение за то, что произошло с русским балетом и его артистами во времена СССР. Как вы считаете, удалось ли за это время нашему балету «пережить возрождение?» Как бы вы оценили состояние русского балета сегодня?
Конечно, в 90-е годы балет чудом удержался на плаву. Многие профессиональные коллективы практически перестали существовать, из Большого и Мариинского уехало огромное количество талантливых артистов. А сейчас мы переживаем всплеск наших театров — уже лет 8 идет мощнейший подъем русской культуры. У нас появились финансы, больше нет смысла уезжать. Сняты запреты, здесь есть все условия для работы артистов. Поэтому сейчас уровень балета очень высокий. Хотя до сих пор наши лучшие молодые артисты продолжают уезжать на запад. Потому что все-таки там условия тоже очень хорошие.
— Откуда вы берете вдохновение для новых идей?
Вдохновение берется спонтанно: из разговоров с людьми, из случая, архитектуры, воспоминаний. Что-то меня цепляет, и я сразу же хочу привнести это в балет. Например, почему я поставил «Щелкунчика»?. Да потому что «Щелкунчик» напоминает мне о моем детстве:деде и Рождестве, когда мы забирались в шкаф и там сочиняли какие-то мистические истории. Все это я принес в спектакль.
— Вы гастролируете по всему миру. Какая мировая сцена вам пришлась больше всего по душе?
Большой театр. Ты выходишь на эту сцену, а она мягкая. Конечно, это метафора, но для меня эта сцена именно мягкая. Я по ней хожу будто по персидскому ковру, ступаю ногами — и мне приятно, что я по ней иду. Она придает мне силы и напоминает о лучших годах моей жизни. Из зарубежных сцен люблю «Гранд-опера» в Париже. В ней сочетается все — и театральный дух, и архитектура, и роскошные репетиционные залы с полуовальными окнами и скульптурами. И, пожалуй, очень нравится сцена в Окленде, в Новой Зеландии. Там у них есть старинный театр, на который много лет назад жители города сами собрали деньги.
— А в какой стране зритель самый страстный?
Безусловно, в Бразилии. Там все люди влюблены в танец и музыку, они моментально чувствуют твое внутреннее состояние. После спектакля они вскакивают с мест, кричат, свистят. Был забавный случай. Я тогда танцевал Тореадора в «Дон Кихоте». Оказалось, что организаторы продали так много билетов, что мест не хватило, поэтому зрители сидели и на местах за сценой. В итоге задник со сцены сняли, и нас со всех сторон окружили зрители — они были и спереди, и сзади. И я танцевал практически на два зала — сначала в одну сторону, потом в другую. Еще был необычный случай со зрителями в Пятигорске. Мы станцевали спектакль, вышли из театра, а нас уже ждут люди с ведрами с помидорами, огурцами, сливами, яблоками. Это была их благодарность.
— Николай Цискаридзе не так давно заявил, что балетные школы Москвы и Петербурга не различаются. «Совершенно нет никакой разницы. Только в размере сцены. В Большом театре всё больше. И грандиозней», — сказал Цискаридзе. А что вы думаете по этому поводу? Есть ли разница?
Цискаридзе здесь в большинстве вопросов прав. Просто есть хорошая и плохая школа. А в Питере и Москве — хорошие школы. Отличие их настолько минимальное, что сейчас очень трудно определить, какая школа перед тобой. Мы, профессионалы, еще можем это определить. Здесь есть совершенно неуловимый момент. Если перед тобой балерина из Петербурга, то она более «зачехленная» (есть такой сленг у нас). Она живет в определенном образе, который не оставляет ни на сцене, ни в жизни. Из образа она не выходит никогда. А московские балерины другие. В жизни ты видишь одну балерину, а на сцене — совершенно другую. Иногда ты даже не можешь поверить, что перед тобой в балете и перед тобой в жизни одна и та же танцовщица. Есть в них какая-то рисковость и авантюризм — он присущ именно московской школе. Поэтому и в исполнении классических спектаклей москвичи позволяют себе некоторые вольности. А петербуржцы сохраняют исторические традиции.
— Вы занимались и боксом, и борьбой. Как накопленный опыт помогает вам в постановках? Может быть, вы пробовали соединять искусство боя и балет?
Конечно, и довольно часто. Мой первый спектакль, на который поставил меня Юрий Григорович, назывался «Золотой век». Григорович взял меня мальчишкой, я проработал в театре всего год. Я играл роль бандита Яшки — вечером он был прекрасным артистом с манерами и фраком, а по ночам он с бандой нападал на людей и грабил их. Яшка — сильный мужчина. Он как тигр. Григоровичу нужно было найти образ дикого, необузданного и ночного человека. И он говорит: «мне нужен прыжок тигра». Все звезды стали делать тройные «со де баски» (прыжок с одной ноги на другую с поворотом корпуса в воздухе. — прим. ред.), «ассамблее» (прыжок с собиранием вытянутых ног в воздухе. — прим ред.), какие-то сложные связки. А я этого не умел. В итоге я попросил концертмейстера небольшого роста встать в центр зала. Он встал. В борьбе меня учили падать как угодно и не разбиваться. И вот я разбегаюсь, выпрыгиваю, перелетаю через него и приземляюсь на спину. Григорович и артисты были в шоке, думали вызывать врача. А я встаю и говорю: «Ну как?», а Григорович — «Ты больной?». Я ему рассказал, что падать для меня — ерунда. Борьба научила группироваться так, что при падении тебе не больно. Так борьба мне помогла получить первую важную роль.
Уже после я стал разрабатывать техники прыжков, которые включали в себя элементы борьбы, карате. Борьбу я принес в первую свою постановку и пронес через всю свою деятельность.
Еще борьба просто помогла мне выжить. Потому что в борьбе нас учат в первую очередь падать и сразу вставать, чтобы продолжить бой. Даже если ты упал — продолжай бороться.
— Балет в культуре нашей страны — это прививка высокого искусства, которую принято делать в нежном возрасте, восприимчивом к красоте и возвышенным чувствам. Ваши слова. В каком же возрасте нужно делать эту прививку? Можно ли полюбить балет и стать его знатоком во взрослом возрасте?
Чем раньше человек увидит балет, тем лучше. Чем раньше ребенок попадет в театр, в музыку, в искусство, тем он будет лучше понимать мир. Ребенок начинает чувствовать себя частью этого мира, частью красоты. Почему надо отдавать детей на всякие творческие кружки? Потому что там их можно сделать гармонично развивающимися людьми. Но во взрослом возрасте понять балет тоже можно, при чем не всегда именно в театре. Сейчас в балетные студии приходят заниматься и люди за 30-40. Почему нет?
— Есть ли какие-то места, где нет настоящей сцены, но вам бы хотелось поставить там балет? Вроде улицы Пикадилли, собора Парижской богоматери или, может быть, Колизея?
Я все время мечтал сделать «Лебединое озеро» на воде. Когда закончилась Олимпиада в Пекине в 2008 году, там был олимпийский бассейн, а я очень болею за наше синхронное плавание. Я написал письмо правительству Китая с просьбой дать мне этот бассейн, чтобы там я смог поставить свой спектакль: с синхронным плаванием, с прыгунами в воду и с балетом, конечно. Два года мне не отвечали, но потом вдруг правительство попросило меня приехать. И мне дали этот бассейн. И вот я делаю балет на воде. Потом я эту же мечту воплотил в прошлом году на фестивале Пушкина в Михайловском музее в Псковской области. Там тоже была сцен на воде — прямо на озере. И там мы показывали спектакль. Есть еще одна мечта — сделать спектакль «Болеро» на сталелитейном заводе. Чтобы вокруг лился металл, были соответствующие декорации. Возможно, когда-нибудь это станет реальностью.
— Ваш любимый фильм, связанный с искусством танца?
Я обожаю фильм «Галатея» (телевизионный фильм-балет по мотивам пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион»-прим. ред.). А первым балетным фильмом, который произвел на меня впечатление, стал фильм «Белые ночи», где снимался Михаил Барышников. Из-за просмотра этого фильма меня чуть не сделали невыездным на пять лет, потому что фильм был запрещен в СССР. Но на гастролях в Аргентине мы с моими друзьями пробрались в кинозал, где шел этот фильм. И вдруг открывается дверь, в зал входит наш кгбэшник. Перед этим он нам читал целые лекции о том, что этот фильм смотреть нельзя. Мы сразу нырнули под зрительские кресла и ползком отправились к выходу. В итоге убежали. Финал фильма, правда, мы не застали, но я его потом все-таки досмотрел. Еще люблю фильм-балет «Спартак», — отчасти я после него решил податься в балет.
-Не скучаете по тем временам, когда вы сами танцевали на сцене?
Бывает, конечно. Потому что,когда я танцевал сам, я был свободен, мог летать, раскрыть крылья. Хотя тогда я не считал себя свободным. Потом я думал, что я стану свободным, когда организую свою компанию. Но это тоже оказалось неправдой. Своя труппа — это огромная ответственность. Но это все равно любимая ответственность. Теперь я отвечаю не только за себя, но и за других.
— В одном из интервью вы сказали, что «подчиненный должен, прежде всего, тебя уважать, а не бояться». А вы следуете этому принципу? Какой вы руководитель?
Бояться руководителя — это ужасно. Вот меня мои артисты не боятся вообще, хотя раньше мы своих руководителей побаивались. Но несмотря на это мы их любили. И ради этой любви к своему педагогу ты можешь сделать многие вещи. А среди своей труппы мне нужны в первую очередь единомышленники и друзья, а не подчиненные.
Напомним, в рамках юбилейного тура «Имперский русский балет» покажет горожанам серию классических балетных постановок. Петербуржцы увидят семь спектаклей, среди которых «Щелкунчик», «Болеро», «Спящая красавица», «Шехеразада», «Дон Кихот», «Лебединое озеро» и «Кармен». Все спектакли состоятся в ДК им. Ленсовета.
